Читать оригинал на сайте 1obl.ru

Автор: Лана Литвер. Фото: Марат Муллыев

В Камерном театре состоялась премьера спектакля «Под одной крышей» по пьесе Людмилы Разумовской в постановке Виктории Мещаниновой.

Что может быть скучнее и предсказуемее, чем история трех поколений женщин, вынужденных сосуществовать в одной квартире? Пьеса написана в 1978 году — во времена, когда не было квартир в аренду, ипотеки, зато была очередь на городской телефон на годы, а покупка телевизора становилась культурным событием.

Здесь в роли матери-одиночки Валентины, страдающей от отсутствия личной жизни, — Татьяна Кучурина.

Зачем нам сейчас этот ветхий бытовой сюжет, когда космические корабли бороздят просторы Вселенной, а у каждой девушки и бабушки есть мобильник? Примерно с такими мыслями шла публика на премьеру в субботу, 29 апреля 2023 года. Кратко изложим сюжет для тех, кто не читал и не смотрел, хотя пьеса растиражирована щедро (в Челябинском театре драмы два года назад с ней дебютировала режиссер Дарья Догадова).

Почему в доме нет мужчин? Потому что бабушка Нина Петровна (Зульфия Акчурина-Дзюба) потеряла мужа на войне, ее дочь Валентина — разведенная мать-одиночка, а внучка Любочка (Дарья Чакина) заканчивает школу и ждет ребенка.

Актриса Виктория Бухарина в роли Валентины.

Бабушка точно знает, как кому следует жить, и на ней весь дом: «Обед не приходит из магазина сам и не варится на плите» — вот ее тяжелый, но благородный удел. Ее дочь Валентина, 38 лет от роду, считает свою жизнь конченой. Она живет на диване в проходной комнате, в минуты вдохновения печатает на машинке что-то философское и играет на маленькой гармонике: нелепая растянутая кофта, что-то пропащее на голове в виде буклей и поиск личного счастья печатью на лице. Самая младшая женщина — Любочка, умница-красавица-вся-надежда, воспитанная старшими женщинами, влюбилась в женатого мужчину и считает себя абсолютно счастливой.

Любочка появляется на сцене в легком белом платье с кружевами — то ли ночной сорочке, то ли свадебном наряде. Мечта каждой девушки в зале.

Если вы будете смотреть спектакль и оглянетесь в зал, то увидите зрителей с удивительно одинаковым выражением лица. И мужчины, и женщины будут тепло улыбаться. С такой улыбкой смотрят на хорошего рассказчика, который вспоминает историю из вашего общего прошлого, и вы с готовностью слушаете: точно-точно! да, именно так все и было!

Вот оно — зеркало в раме с туалетным столиком, на котором пудра и духи «Красная Москва». Вот она — печатная машинка на стопке книг. Зеленый телефон с трубкой на пружинном шнуре. Телевизор, который показывает немую сетку, как во времена, когда каналам не хватало контента. Платяной шкаф, в котором хранится просто все. Советский быт реконструирован с нежностью и знанием (художник-постановщик Ольга Герр, Санкт-Петербург). Странно, правда, что роль дивана играет кровать на колесиках, как в больнице… 

Эти трое заботятся друг о друге с такой неистовой силой, аж искры летят. Все хотят друг другу счастья. Время от времени кто-нибудь напевает себе под нос этот советский хит — «Мы желаем сча-а-астья вам!». Ну а чего еще желают ближним, правда?

Бабушка Нина Петровна омолаживается по старинному советскому рецепту.

Приметы хорошо узнаваемого душного дома:

Конфликты с мамой, самой любимой мамой — чуть ли не первая тема, с которой все дочери разбираются годами до пенсии, повторяют своих мам и поколениями ходят к психотерапевтам, чтобы отделиться. Нина Петровна — воплощение самой добротной в мире мамы, самой скрепной, которая прямолинейно гнет свою линию «я-ж-тебе-добра-желаю-дура!» и, если что не так, тут же хватается за сердце, даже если в руке горячий утюг. У Мещаниновой очень много рассыпано по действию такого сарказма, зал шутки принимает хохоча.

Дом без мужчин — отдельная чувствительная травма каждой из трех. Мужчина здесь присутствует в виде черной шляпы, белой рубашки и ярко-красного галстука. Все эти аксессуары бабушка Нина Петровна в конце концов сложит в мусорный пакет Ozon и выбросит на помойку. 

Любочка наденет мужскую одежду, чтобы сразу обозначить: она выбирает быть с любимым.

И еще. Будет мужской голос погибшего на фронте деда: он оттуда, из своего небытия, будет читать письмо жене — о том, как сильно он хочет вернуться домой. Мы не сразу поймем, зачем тут этот далекий голос.

Отсутствие личного пространства, беззащитность, грубое вмешательство в жизнь Виктория Мещанинова подчеркивает самым отважным образом: героини переодеваются прямо на сцене. Разоблачаются до трусов, не прячась ни за ширму, ни за створку шкафа. А чего скрывать? Цвет трусов?

Это йога в условиях малометражной квартиры.

Несвобода каждой от каждой мучительна, и все трое протестуют. Бабушка берет котомку на колесиках, с какой тетеньки ходили на рынок, и собирается куда угодно, но лучше всего купить маленький домик в деревне. Валентина кидает на пол плед и валит кучей свои шмотки, завязывает узлом, горшок с фикусом под мышкой — ну чисто Натали Портман из «Леона»: я ухожу от вас просто куда глаза глядят. У десятиклассницы Любочки — самый романтический план спасения: она намеревается сбежать с любимым.

Любочку любимые мама и бабушка привязывают к стулу поясом от халата. Как заложницу. И запирают в комнате на ключ. Ну только потому, что как можно ломать свою жизнь в 17 лет? А учиться? И вообще, это же стыд-позор, что скажут в школе! Они желают девочке только добра. А чего же еще могут ей желать мама и бабушка?

Драма каждой женской жизни здесь совсем не в том, что эти трое вынуждены жить под крышей. А в том, что они назначили себя ответственными за счастье ближнего.

Не печалуйся ничем —

Всё вокруг не насовсем.

Всё, что движется, обрящет

Деревянный ящик.

Перемелется в муку,

Затеряется в стогу,

Станет прахом одним махом.

И ку-ку!

Эту песенку-колыбельную белорусской актрисы и певицы Светы Бень (легко нагуглите, если не слышали) поет Валентина, подыгрывая себе на аккордеоне. Текст жуткий, и его отчетливо слышно: актрисы в Камерном прекрасно поют. Валентина начинает наигрывать как что-то успокоительное, будто ребенку перед сном, но из маминой колыбельной песня становится смертельным пророчеством.

Всё проходит,

Всё проходит,

Всё проходит,

Всё пройдет.

Изотрётся в порошок,

Упакуется в мешок,

Белым снегом засыпаясь,

Засыпай скорей, дружок.

Колыбельная в исполнении троих звучит как проклятье-пророчество.

Они поют это втроем — но совсем не убаюкивая, а заклиная. Не шепотом, как баю-бай (хотя мотив именно тот), а криком, как будто маршируют в колонне на параде. От первого исполнения — в зале оторопь. Что? Упакуется в мешок? Деревянный ящик? От второго — осознание глубины этого ада.

Виктория Николаевна Мещанинова перед пресс-показом предупредила, что в спектакле два акта, и второй совершенно не похож на первый. Когда зрители будут обмениваться впечатлениями после финала, главным вопросом будет: «Это что, есть в тексте пьесы? Точно? Это Разумовская так написала?» 

Режиссер театра «Манекен» Игорь Бармасов выразится лучше:

«Так могла сделать только Виктория Николаевна (Мещанинова). Она великий мастер. Пьесу, написанную сорок с лишним лет назад, поставить так, чтобы она звучала, как будто написана сегодня. Про нас, сегодняшних».

Оцените монолог Валентины про телевизор (мы специально нашли оригинальный текст пьесы, чтобы была точная цитата):

«Я бы поставила телевизору памятник. От миллионов и миллионов глазеющих, зевающих и храпящих, проводящих перед ним часы и дни, забывающих о всех человеческих делах, удовольствиях и обязанностях. Когда-нибудь в грядущих веках телевизор станет духовным памятником эпохи».

Валентине здесь принципиально отведена роль самого взрослого — между истериками и падениями в обморок постараться здраво осмыслить непреодолимую домашнюю тиранию, авторы и заложники которой — они все. И в результате размышлений вслух (это же пьеса) она и одновременно с ней зрители приходят к ошеломительному инсайту: под маской заботы и причинения добра происходит насилие.

Вдруг вырвется у Валентины: «Любочка, твоя бабушка — фашистка!» Та охнет, схватится за сердце: «И кого же я убила?» — «Меня! Мою личную жизнь!»

И ничего кроме насилия под этой маской не происходит.

«Я не буду рожать!»

Не печалуйся, не ной.

Каждый болен сам собой.

Каждый трудится, как может,

Свой ведет неравный бой.

Каждый хрупок и раним.

Каждый — Босх Иероним.

Со своим сражайся адом

И не лезь во ад к другим. 

Это второй куплет той же песенки Светы Бень, она еще несколько дней будет стойко звучать в голове.

И это не была бы Разумовская, и это не была бы Мещанинова, если бы бытовая семейная драма не была возведена до экзистенциальной высоты.

Игра в солдатики.

Наглотавшись бабушкиного снотворного (которое, к счастью, оказалось витаминками), Любочка вытащит из коробки наполеоновских солдатиков. Построит их в ряд и станет играть в войну. В это время по черно-белому телевизору, размером с задник, балерины будут танцевать танец маленьких лебедей — но только не под музыку Чайковского, а под детскую песенку про день рождения. И будут точно попадать прыжками в такт.

И Любочка, наигравшись в то, как солдатики убивают друг друга, закричит страшное: «Я НИКОГДА НЕ БУДУ РОЖАТЬ»!

«Если посмотреть на нашу планету со стороны… (Смеется.) Какое-то скопление муравьев, без конца уничтожающих друг друга. Ха-ха-ха… Смешно. Ой, как смешно. Живут на одной планете и до сих пор ходят друг на друга войной. Ну разве не смешно?.. Всё проблемы, всё трагедии, всё страсти! А жизнь-то одна. А земля-то одна. А солнце-то одно. (Пауза. Зло.) Всё власти хотят! Всё богатства! Всё только для себя! И никогда это не кончится. Никогда. Пока не пожрут друг друга в слепой ярости. Злая цивилизация. Злая. Ошибочная. Может быть, где-нибудь на другой планете и не так, не знаю…» — это финальный монолог Валентины. Написанный в 1978 году.

Под разрушительный хит группы «Цветы» «Мы желаем счастья вам», вся в белом — с чалмой из полотенца на голове, замотанная в простыню, — Валентина сядет перед огромным экраном телевизора. И там, по телевизору, будут показывать, как метель, снег, ветер выметают и вымораживают все живое в мире — «Счастья в этом ми-и-ре большом!».

И чей-то намечтанный домик на горе на наших глазах обуглится, как будто сквозь него прошел ядерный след. Станет пустым и мертвым. Превратится в надгробие.

Занавес.

Теперь живите с этим.